Неточные совпадения
Только едва он
коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на
шею.
Атласные листья прохладно
касались то
шеи, то щеки.
И пальцы Веры Павловны забывают
шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь
коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
Она перешагнула, но
коснувшись гроба! Она все поняла, но удар был неожидан и силен; вера в меня поколебалась, идол был разрушен, фантастические мучения уступили факту. Разве случившееся не подтверждало праздность сердца? В противном случае разве оно не противустояло бы первому искушению — и какому? И где? В нескольких шагах от нее. И кто соперница? Кому она пожертвована? Женщине, вешавшейся каждому на
шею…
Ему противно было слушать, как дядя, разбирая любовь его, просто, по общим и одинаким будто бы для всех законам, профанировал это высокое, святое, по его мнению, дело. Он таил свои радости, всю эту перспективу розового счастья, предчувствуя, что чуть
коснется его анализ дяди, то, того и гляди, розы рассыплются в прах или превратятся в назем. А дядя сначала избегал его оттого, что вот, думал, малый заленится, замотается, придет к нему за деньгами, сядет на
шею.
Маленькая нежная ручка Зиночки вдруг обвилась вокруг его
шеи, и губы ее
коснулись его губ теплым, быстрым поцелуем.
Случалось так, что иногда ее прическа почти
касалась его лица; иногда же он видел ее стройный затылок с тонкими, вьющимися волосами, в которых, точно в паутине, ходили спиралеобразно сияющие золотые лучи. Ему показалось, что ее
шея пахнет цветом бузины, тем прелестным ее запахом, который так мил не вблизи, а издали.
Они гнали его долго, и всё время ему казалось, что сзади него собралась толпа людей, бесшумно, не
касаясь ногами земли, бежит за ним, протягивая к его
шее десятки длинных, цепких рук,
касаясь ими волос. Она играла им, издевалась, исчезая и снова являясь, он нанимал извозчиков, ехал, спрыгивал с пролётки, бежал и снова ехал, она же всё время была близко, невидимая и тем более страшная.
— Теплота твоей одежды благоухает лучше, чем мирра, лучше, чем нард, — говорит он, жарко
касаясь губами ее уха. — И когда ты дышишь, я слышу запах от ноздрей твоих, как от яблоков. Сестра моя, возлюбленная моя, ты пленила сердце мое одним взглядом твоих очей, одним ожерельем на твоей
шее.
Наконец, он взял узенькие полоски почтовой бумаги, нарочно для того нарезанные, наложил одну из них на верхнее и нижнее крылья бабочки, прикрепил вверху булавкой и особым инструментом, похожим на длинную иглу или
шило (большая длинная булавка может всегда заменить его), расправил им крылья бабочки, сначала одно, а потом другое, ровно и гладко, так, чтобы верхнее не закрывало нижнего, а только его
касалось; в заключение прикрепил, то есть воткнул булавку в нижний конец бумажки и в дерево.
И он
коснулся двумя пальцами ее
шеи. Видя, что ему не сопротивляются, он погладил рукой
шею, плечо…
А между тем, дождавшись, когда она утихла и стала ровно дышать, он
коснулся пальцем ее затылка… подержал в руке ее толстую косу. Она не слышала… Тогда он стал смелее и погладил ее по
шее.
Перед ним лежит почти бездыханный труп безумно любимой им девушки, впереди грозный суд царя и лезвие катского топора уже почти
касается его
шеи. Он чувствовал холодное прикосновение железа, но он не своей головы жалеет…
В этот же момент около него раздалось шипение и чья-то холодная как лед рука
коснулась его
шеи, как бы стараясь задушить его.